— Позвольте! В ад верит?
— Кажется, верит…
— Стало быть, имеет мораль… стало быть, благотворит со страха…
— Возможно… Но для меня неважно, почему именно он благотворит… Важно то, что он добровольно сбрасывает обществу известный процент с капитала…
— Да ведь это — колокола… Ведь это для звона о его доброте, для заглушения голосов правды…
— Вашего голоса этот звон не заглушит. Да, наконец, даже маленький грешок вызывает больший шум, чем крупный праведный поступок…
Эта терпимость производила в кружке Любимовой впечатление, очень нелестное для Шебуева. Его быстрые успехи — среди купцов всех поражали и в то же время усиливали подозрительное и недоверчивое отношение к нему среди интеллигентных кружков, которые он посещал всё чаще, но уже явно отдавая предпочтение кружку Варвары Васильевны. И всюду среди интеллигенции он продолжал возбуждать общее раздражение против себя, сталкиваясь со всеми во взглядах, относясь со скептической усмешкой к установившимся мнениям и постоянно стараясь доказать их практическую неприменимость.
— Американец! — с усмешкой говорили о нем. — Посмотрим, что будет дальше…
Так прошло еще с год времени. Шебуев всё преуспевал, а интеллигенция присматривалась к нему.
И вот в местной газете появилась заметка, извещавшая читателей, что «наш известный благотворитель, коммерции советник Марк Федорович Чечевицын» решил выстроить в городе «народный дом». В верхнем этаже этого дома предполагается устроить чайную, столовую и помещение для ночлега на триста человек, а в нижнем — большой зал для детских игр в зимнее время, — нечто вроде яслей. Далее сообщалось, что проект дома уже разрабатывается городским архитектором Шебуевым, который и будет строить здание.
— Это вы его настроили? — спросила Варвара Васильевна Шебуева, когда он пришел к ней. Спрашивая, она смотрела в глаза ему как-то особенно пристально и прямо.
— Я, — ответил он.
— Ну… я вас от души поздравляю… Это мне нравится…
Она улыбнулась ему хорошей, одобряющей улыбкой.
— Спасибо… сердечное спасибо вам! — отозвался он и даже поклонился ей. — Я рассчитывал на большее… Но пока — только… А нужно все-таки не это… Нужен театр, библиотека и читальня… И это будет… Старик не жалеет денег, но он не может понять… он боится театра… Но — это всё будет…
Лицо у него было недовольно, нахмурено, но глаза сверкали упрямо…
— Вы убеждены уже — будет?.. — спросила Варвара Васильевна, ласково глядя в лицо ему.
— Да, я убежден… Будет и театр и читальня… И это скоро решится…
— Вот бы славно! — с удовольствием воскликнула Любимова.
— Это будет… — еще раз твердо повторил архитектор.
Пришли Кирмалов и Хребтов и, когда узнали, что будет театр и читальня, оба искренно обрадовались.
— Это я понимаю, хе-хе-е! — потирая руки, взвизгивал Хребтов.
Было странно видеть этот почти детский восторг в его кривом и болезненном теле…
— Здорово! — гудел Кирмалов, тоже с удовольствием вращая глазами. Театр — это штука! Я хор составлю из разных народов… вот! В антрактах буду былины на гуслях играть… вот! Я покажу кое-что! Такие красоты поднимем со дна-то жизни — небеса возвеселятся!
— На небесах, Егор, всегда хохочут, когда юродивые на земле восторгаются! — ободрил его вошедший в это время Сурков. — Поздравляю с завоеванием! — обратился он к Шебуеву. — А театрик-то вам не удался?
— Вы уже знаете? — сухо спросил архитектор.
— Как видите…
— Вот что, — отвернувшись от Суркова, сказал Шебуев певчему, — вы это серьезно сказали о хоре?
— А то как? Да я вам таких певцов соберу…
— А можете вы устроить духовное пение?
— Я? Да духовное-то еще скорее можно… Духовное! В нем такие красоты есть…
— Театр тоже скоро будет, Владимир Ильич! — сказал Шебуев Суркову. Скорее, чем я думал…
— Верю… И понимаю — вы Чечевицына на духовном пении поймаете. Одобряю…
— Ты всё шутки шутишь! — свирепо взглянув на Суркова, сказал Кирмалов. — А тут отверзаются двери… и человек, доселе видавший лишь пакость, ныне может лицезреть красоту… Чучело!
— Егор, не говори высоким стилем! А большого труда стоило вам, Аким Андреевич, наладить это дело?
— Немалого…
— Но вы довольны?
— Нет…
— Бедняга Чечевицын!
Шебуев мельком взглянул на хозяйку и промолчал, лишь на скулах у него явились красные пятна. Скоро он ушел, такой же недовольный и угрюмый, каким явился.
— Нет, — воскликнул Хребтов, проводив его, — этот человек… мне нравится… А?
— Вы как будто не совсем твердо уверены в этом? — спросил Сурков.
— Н-не совсем? Гм… чёрт знает…
— А я совсем уверен, — объявил Кирмалов.
— Неужели и его длинные руки нравятся тебе, Егор?
— Руки? — Кирмалов задумался немножко. — Что ж руки? Коли работают, то хороши… А прочее — эстетика… И чего ты все намекаешь? — вдруг рассердился он.
— Да, Владимир Ильич, — сказала хозяйка, — вы его… травите… Зачем? Для этого мало не любить человека… Вы посмотрите, как он одинок…
— О, пусть не беспокоит вас его одиночество! — воскликнул Сурков значительно и насмешливо. — Он скоро приобретет себе хорошего, очень хорошего друга!
Варвара Васильевна спокойно посмотрела на него и, красивым жестом руки перебросив свою косу с груди за плечо, сказала:
— Да, это возможно…
На одной из площадей города ломали большой каменный дом — старые казармы, купленные Марком Чсчевицыным.